Джеймс Кервуд - Черный охотник [авторский сборнник]

На четырнадцатый день вождь послал гонца вперед. Вечером он сидел на земле возле Туанетты, а Джимс переводил ей его слова. Он курил сухие листья сумахи и лишь изредка прерывал курение, чтобы произнести несколько слов, и часто его голос напоминал заглушенное рычание дикого зверя. Завтра они будут в Скрытом Городе, где его племя уже ждет их. Там будет большая радость, так как они добыли много скальпов и сами не потеряли ни одного воина. Его племя с почетом примет белую девушку и белого юношу. Туанетта займет место его дочери. В ее душе будет жить душа Быстрокрылой. Такова была весть, переданная вождем через гонца. Тиога возвращается с дочерью! Белая девушка навсегда останется дочерью лесов.

Когда он ушел и растворился во мраке, Туанетта и Джимс долгое время боялись поделиться мыслями, душившими их обоих. Навсегда! Это слово без конца повторялось в мозгу. В эту ночь Туанетта долго лежала с открытыми глазами и смотрела на небо.

Ченуфсио, Скрытый Город сенеков, был расположен на реке Сенеке, милях в семидесяти от озера Онтарио. По этой реке обитатели таинственного города имели возможность добираться по течению к берегам озера и даже идти против течения на юг почти до берегов озера Огайо. Четы ре дороги вели от Ченуфсио через дебри. Это были тропы, протоптанные индейцами в течение многих десятков лет, не шире одного фута каждая.

Одна тропа вела к великому водопаду, то есть к Ниагаре, другая — к Огайо и к свинцовым копям Пенсильвании; третья — на север к озеру Онтарио и, наконец, четвертая тянулась на протяжении четырехсот миль на восток в земли белых, откуда и возвращался теперь Тиога со своим отрядом.

Охраняемый природой со всех сторон, Ченуфсио вполне соответствовал своему названию Скрытого Города и представлял собою один из достопримечательных центров индейского населения, в который дикари приводили своих белых пленников. Существование таких центров стало довольно поздно известно колониям, как французским, так и английским, и только в 1764 году полковник Боке собрался «освобождать» белое население этих таинственных городов от неволи, причем в результате его экспедиции было больше горя, чем радости, так как многие из «невольников» уже успели пустить глубокие корни, вплоть до третьего и четвертого поколения. Таким образом, вместе с цепями рабства были разбиты также человеческие сердца и домашние очаги.

Ченуфсио был в своем роде обширной территорией. Население его равнялось тремстам душам, среди которых было шестьдесят воинов. Город лежал у каймы небольшой, полукругом омываемой водами реки долины, в середине которой были расположены защищенные и укрепленные со всех сторон дома, амбары, хижины и шалаши. Неподалеку начиналась старая дубовая роща, и под этими вековыми дубами индейцы любили располагаться жильем весною, летом и осенью, благо гигантские ветви деревьев, точно свод, защищали их от непогоды.

На расстоянии полумили от рощи высился холм, и между ним и рекою лежали поля и сады дикарей. У сенеков были виноградники, а в садах росли яблоки, вишни и сливы. Помимо того, они также культивировали табак. Поля, общей площадью в двести акров, засевались наполовину маисом всевозможных сортов. Остальная часть была предоставлена тыквам, арбузам, бобам и карликовой породе подсолнечника, из семян которого извлекалось масло. Если урожай выдавался хороший, индейцы в полном довольстве проводили долгие зимние месяцы. Амбары ломились от зерна и сушеных плодов, а в погребах бывало полно яблок, тыкв, картофеля и тому подобного. В плохую годину жители Ченуфсио туго стягивали пояса на целых пять месяцев. В течение трех месяцев они, в сущности, голодали самым отчаянным образом.

Этот год выдался дурной. Весенние заморозки убили все ранние всходы, в том числе почки яблонь и слив. Кукуруза оказалась до того неудачной, что ее едва могло хватить на посев в будущем году, а бобы и картофель дали лишь треть обычного урожая. То же самое относилось и к тому, что давали индейцам лес и болота. Орешники стояли голые, дикий рис был пустой, и, помимо небольшого количества земляники в начале года и маленьких сливок в конце осени, нечего было собирать. Таким образом, население Скрытого Города готовилось к «разлому» с первыми заморозками. «Разлом» представлял собой наиболее трагическое событие в жизни индейцев. Это значило, что жители разбивались на небольшие группы, большей частью по одной семье в каждой, и разбредались в разные стороны, промышляя для себя пищу до весны. Каждой семье предоставлялся отдельный участок для охоты, но необязательно все члены семьи были вместе, то есть если в ней оказывалось два и больше охотников, то одного из них вождь откомандировывал к другой какой-нибудь семье, в которой числились старики или вдова с детьми, и он обязан был заботиться о них. А с наступлением весны все возвращались на старое место, и жизнь продолжалась по-прежнему.

Обычно «разлому» предшествовало глубокое уныние, так как эта трагическая мера разъединяла на многие месяцы друзей, родных и возлюбленных, отец расставался с сыном, мать отдавала дочь чужой семье, где ей был обеспечен лучший уход. Только больные и немощные оставались на месте с запасом пиши, которого должно было хватить до лучших времен. «Разлом» неизменно приносил с собой много смертей.

Но на этот раз в Ченуфсио не чувствовалось печали и уныния, что объяснялось ожидавшимся возвращением Тиоги. Его гонец принес весть, что отряд не потерял ни одного воина. Мало того, Тиога вел с собой новую дочь, которая должна была занять место Быстрокрылой. Это говорило сенекам о том, что судьба скоро снова улыбнется им, Сой-Иен-Макуон была любимицей города. С ее смертью наступили дурные времена, но теперь судьба позволит им легко перенести невзгоды зимы, и будущей весной земля даст им свои дары в изобилии.

Вот почему Ченуфсио готовился к пиру. Специально для этого случая были припасены колосья зеленого маиса. Кожи барабанов были туже стянуты, и никто не думал о какой-либо работе, помимо той, которая была связана непосредственно с торжественной встречей Тиоги. Под гигантскими дубами были разложены костры, и молодежь резвилась, собирая сухое топливо. Дети вооружились игрушечными барабанами и не переставали колотить по ним, повсюду слышался смех и веселый говор, и взрослые резвились наравне с молодежью. В глаза бросалось, между прочим, то обстоятельство, что более спокойная часть населения, как среди взрослых, так и среди детей, имела белую кожу, и таких было человек двадцать. Они едва ли могли бы быть названы чужаками, так как ничем не отличались от общей массы индейцев, если не считать более светлой кожи. Тут были белые женщины с младенцами на руках — детьми индейцев, были белые девушки, глаза которых загорались при виде того или иного из юных воинов, у некоторых кожа была потемнее, что говорило о примеси индейской крови, но насчитывалось несколько таких, в глазах которых еще застыла тоска по родному дому и по близким.